Семён Данилюк - Обитель милосердия [сборник]
Танков заметил, как Воробьев, явно удивленный таким грубым ходом, но не желавший, видно, ссориться с Гордеевым, удержался от насмешливого ответа.
— Я, Юрий Алексеевич, трусом с детства был, — стесняясь, признался он. — Чего уж теперь с этим поделаешь?
— А вот это ты видел? — Велин успел притащить Уголовный кодекс и натренированной рукой распахнул его перед Воробьевым. — Смотри статью. Чистосердечное признание есть обстоятельство, смягчающее вину. Черным по белому. Пиши, пока не поздно, явку с повинной. Глядишь, на суде пару лет скинут.
На этот раз Воробьев сдерживать ядовитую свою натуру не стал.
— И где это вы, Юрий Алексеевич, таких малахольных набираете? — посочувствовал он. — Да ему если только кражу пончиков в школьном буфете доверить. Там пацаны очень эту книжку уважают.
Уязвленный Велин, угрожающе насупившись, двинулся к доставленному, однако Гордеев движением плеча отодвинул подчиненного.
— Ты в самом деле думай маленько, кому чего говорить, — сказал он неодобрительно. — Да Юрку сколько раз сажали, столько статью эту зачитывали. Верно я говорю? Велинский промах Гордеев поспешил использовать для укрепления контакта с подозреваемым.
— Приятно иметь дело с умным человеком, — осторожно потрогал наживку Воробей.
— И когда ты только, Велин, работать научишься? Ко всем без разбору со своими приемчиками. В людях надо разбираться. А то только по бабам силен, — непедагогично отчитал начальник угро своего опера. Нахохлившийся Воробей удовлетворенно кивал головой.
— Вот что, Юра. — Добившись, что тот расслабился, Гордеев тут же заложил вираж для новой атаки. — Кодекс я тебе читать не буду. Ты его и так наизусть знаешь. И свободу за признание не обещаю — у тебя теперь ее долго не будет. Зато другое обещаю твердо: признаёшься, даёшь явку с повинной — будет и по изолятору, и по зоне все как надо. Ну, ты понял. Идешь в непризнанку — на меня не обижайся.
— Зачем же так, ребром-то? — забеспокоился Воробей. — У вас свой интерес, у меня свой. Чего уж так-то?
— Ты меня давно знаешь? — Гордеев подобрался. Воробьёв настороженно пожал плечами. — Сколько у тебя ходок было?
— Чего спрашиваешь? Пять. Последняя твоя.
— Врал я тебе когда?
Воробей молчал. Молчал и Гордеев. Танков, подавшись вперед, впитывал в себя весь этот разговор, внимательно наблюдая за обоими.
— Так я тебе обещаю, — не дождавшись ответа, Гордеев говорил теперь, методично ужесточая голос. — Или признанка, или вывернусь, но доказательства для ареста добуду. Понял ты меня? Но тогда уж буду строг! — Гордеев постучал пальцем по столу. — Три минуты на размышление! — Он демонстративно посмотрел на часы, мягко, доброжелательно, как-то даже по-домашнему добавил: — Думай, Юра. — И вышел в коридор.
Смущенный Воробей вздыхал и переминался. Велин незаметно кивнул Танкову. Тот понял. Много раз он видел, как это делают оперативники, и теперь решил попробовать сам.
— Чего ты думаешь? — заговорщически прошептал он. — Гордей — человек слова. Сказал — сделает. Соглашайся, пока не поздно. Смотри, потом локти кусать будешь.
Воробей, у которого, похоже, за годы общения с органами развился абсолютный слух на малейшую фальшь, презрительно не обратил на него внимания, напряженно что-то прикидывая про себя.
— Надумал? — Гордеев остановился у порога дежурной части. Воробей, огорченный необходимостью расстроить уважаемого человека, удрученно покачал головой:
— Не пойдет, Юрий Алексеевич. Резона нет. Докажешь ты там, не докажешь — еще вопрос. А только я погожу себе клетку строить. Лишняя ходка мне тоже не в радость.
— В камеру его! — Гордеев нашел глазами Велина, задумчиво изучавшего в зеркальце какой-то прыщ на подбородке. — Хорош, ничего не скажешь. Еще химзавивку в салоне «Ромашка» — и можно на панель. Оформляй протокол задержания.
— Так как же? Дело у Рыковой. Надо у Бойкова или хотя бы у Сиренко подписать, — заробел Велин.
— Я за них подпишу! — Гордеев выхватил бланк протокола задержания и сверху размашисто на нем расписался. — Филиппов, обыщешь! Да смотри, чтоб после тебя бритвы в носках не обнаружилось.
— Уж и было-то один раз, — лениво застеснялся тот.
— Воробьев! Ты знаешь, что сегодня моей дочурке пять лет исполняется?
— Наши поздравления, Юрий Алексеевич.
— И что она сейчас сидит за столом и ждет папу?.. Долго ты у меня, Воробей, будешь этот день рождения помнить. — Он посмотрел на неловко стоящего за столом Танкова: — Я возвращаюсь в район. Будет где телефон, позвоню. Что серьезное — связывайся с дежурным по управлению, Сиренко вызови. А то он что-то все домой торопится. Начальничек, прости господи. Велин!
Изящно изогнувшись сбоку у стола, оперуполномоченный заполнял кинутый ему бланк.
— Запомни. Случись что — не с пацана, с тебя спрошу.
Не отрываясь, тот поднял сжатую в кулак левую руку.
— Ну, будь здоров, Воробей. Удачи мне можешь не желать.
— Отчего же? Счастливого пути, Юрий Алексеевич. В аварию не попади. — Воробей шутил, но неловко, с натугой. Видно, жестокие гордеевские слова запали в него накрепко и уже зудели внутри, разрушая потихонечку первую линию обороны.
На улице затарахтел мотоцикл.
— Опять у него цилиндр барахлит. — Водитель дежурного УАЗа Игнатьев, как и все, прислушивался к неровному гулу. — Как бы не застрял по грязи. По такой-то погоде. Пойду машину гляну. Совсем довели.
Отдав Танкову протокол задержания, выскочил и тотчас вбежал уже одетый в кожаное пальто Велин:
— Я на ужин. Буду звонить.
Судя по нетерпению, ужин для него приготовила еще одна ба-а-льшая специалистка.
Дежурная часть опустела. Воробьев, запертый в деревянной клетушке, громко именуемой камерой для задержанных, стоял, прислонившись к дверце, и, пытаясь заглушить в себе мысли о Гордееве, все еще пьяный, беззлобно, со знанием дела изгалялся над молоденьким дежурным.
— Товарищ старший лейтенант, — говорил он. — Давайте подискутируем о роли преступности в жизни нашего общества. Ведь мы как волки — санитары жизни.
Танков, уткнувшись в бумаги, не отвечал.
— Товарищ капитан, — не унимался Воробьев, — а что вы скажете о последнем клеветническом заявлении американской администрации? Это ж просто беспрецедентно.
— Товарищ майор, — доносилось из клет ушки через некоторое время. — Я бы хотел выйти в туалет. Это мое конституционное право.
Усталость взяла свое: умолк и он.
Раздавшийся в тишине звонок почти обрадовал Танкова. Чесноков оказался прав: звонили нечасто. Звонки приносили мелкие вопросы, частную информацию, изредка позванивали из района участковые, туманно сообщая о своем местонахождении. Танков неспешно уже снимал трубку и солидно, короче, чем положено, ронял:
— Дежурный Танков.
— Дежурный! — закричала трубка, и Танков поднял глаза на настенные ходики, только что выстукавшие двадцать два тридцать. — Он опять в дом колотит!
— Да кто это?
— С Востока, я ж говорю. Пудышина я. А он требует! Учтите, я на все пойду.
— Вы по поводу Гусарова? — сообразил Танков. — Скажите, это его дом?
— Тюрьма по нему плачет! Рано выпустили.
— Да вы ответьте: его или нет?
— Мало ли чего?! Мой это дом! Мне его дали!
— Послушайте! Да послушайте вы! — Танков кричал. — Есть суд. Он все решит. Но без суда нельзя. Он же к себе домой…
— Не пущу! Слышите? Я три года по баракам мыкалась. Только чуть выправились. Мое это! Сунется пропойца проклятый — вот те крест отчужу!
Короткие гудки разнеслись по помещению.
— Надо что-то решать, — беспомощно сказал Танков. Для чего-то показал пикающую трубку развалившимся на стульях помощнику и шоферу. — Выезжать туда придется.
— На чем? — неприязненно резанул Игнатьев. — Бензина-то не т.
— Как это нет? — поразился Танков. — Куда ж он делся? Разве вам не давали?
— Давали, — огрызнулся водитель. — Двадцать литров на сутки не хошь? А у меня один пробег до Калугина и обратно — сто двадцать километров. Да по городу покрутился. У нас ведь все баре, пешком никто ходить не хочет, всем машину — вскочил да погнал, вот и все твои двадцать литров. В сортир бы, наверное, ездили, только вот УАЗ в коридор не пролазит.
Слушавший все это Филиппов мягко осадил разошедшегося ворчуна:
— Бензин найдешь.
— Где ж это?
— Да найдешь. — Филиппов равнодушно отмахнулся, и Игнатьев, хоть и недовольный, возражать не стал. Видно, и впрямь знал тот что-то существенное о тайных его возможностях.
— Тут другой вопрос: куда ехать? — засомневался помдеж.
— То есть как? — не понял Танков.
— Да не проехать туда. Дороги нету. Летом еще по болоту автолавка проезжает, а теперь, в распутицу, только на дрезине. Она туда с Центрального поселка два раза в день ходит.
